Алогичность тирании

Размышляя о природе гражданского национализма, решил я заглянуть к Гоббсу и освежить в памяти некоторые моменты в его теории государства. Меня заинтересовало, как именно Гоббс обосновывает право верховного суверена казнить подданных без всяких на то объяснений и причин - а что Гоббс такое право за сувереном безусловно признавал, это я помню, причем обосновывал это право суверена Гоббс тем, что подданые сами вручили неограниченную власть суверену. В точности описание этого права суверена звучит так:

Свобода подданного совмещается с неограниченной властью суверена. Однако нас не следует понимать так, будто этой свободой упраздняется или ограничивается власть суверена над жизнью и смертью его подданных. Ведь было уже показано, что все, что бы верховный представитель ни сделал по отношению к подданному и под каким бы то ни было предлогом, не может считаться несправедливостью или беззаконием в собственном смысле, так как каждый подданный является виновником каждого акта, совершаемого сувереном. Суверен, таким образом, имеет право на все с тем лишь ограничением, что, являясь сам подданным Бога, он обязан в силу этого соблюдать естественные законы. Поэтому может случиться и часто случается в государствах, что подданный по повелению верховной власти предается смертной казни, и при этом ни подданный, ни суверен не совершают несправедливости по отношению друг к другу, как, например, когда Иеффай принес в жертву свою дочь. В этом и подобных случаях тот, кто так умирает, имел свободу совершить то деяние, за которое он тем не менее без всякой несправедливости предается смерти. Точно так же обстоит дело с суверенным государством, предающим смерти невинного подданного. Ибо, хотя такого рода деяние (как, например, убийство Урии Давидом), будучи несправедливым, идет вразрез с естественным законом, беззаконие в приведенном случае было совершено, однако, лишь по отношению к Богу, а не по отношению к Урии. Не по отношению к Урии, ибо право делать, что ему угодно, было дано Давиду самим Урием, и, однако, по отношению к Богу, ибо Давид был подданным Бога и естественный закон запрещал ему совершать всякую несправедливость. Это различие явно подтвердил и сам Давид, когда он в своем покаянном обращении к Богу сказал: Против тебя одного я согрешил. Точно так же, когда афиняне изгоняли на десять лет наиболее влиятельных граждан своего государства, они не думали, что совершают какое-либо беззаконие, никогда не спрашивали, какое преступление совершил изгоняемый, а лишь какую опасность представляет он для них. Более того, они решали вопрос об изгнании, сами не зная кого, так как каждый приносил на рыночную площадь устричную раковину с именем того, кого он считал нужным изгнать, не выставляя против него никакого определенного обвинения, и изгнанным иногда оказывался Аристид за его репутацию справедливого, а иногда грубый шут Гипербола за его шутки. И однако, никто не скажет, что суверенный народ Афин не имел права изгонять их или что афинянин не имел свободы шутить или быть справедливым.

Очевидно, здесь Гоббс говорит не столько даже о неограниченной власти монарха, сколько о природе самого суверенитета - который, естественно, и в самом деле не может быть ничем ограничен, так как сам является источником всякой власти и всякого закона. А что речь идет именно о природе суверенитета, а не о причинах неограниченной власти монарха, ясно из того, что Гоббс ссылается не только на поступки суверенного израильского царя Давида, но и на действия греческого народа, жившего при демократии.

Но здесь есть нюансы. Давид, как это следует из библейской истории, убил Урию по одной-единственной причине - он хотел взять себе в жены жену Урии. То есть подоплека этого убийства чисто личная, причем абсолютно беззаконная. Греки же никого не убивали, а только изгоняли из города (и только на десять лет) наиболее влиятельных своих сограждан из опасения, что те могут узурпировать власть - то есть исходя из стремления сохранить демократию и свой народный суверенитет неотчужденным. Поэтому воля греков, выраженная, в сущности, обычным для них способом голосования, вовсе не была "беззаконной", как утвеждает Гоббс, а сама по себе, как воля суверенного народа, становилась законом. Это изгнание влиятельных афинян не было приговором суда по каким-то уже существовавшим законам (а поэтому и обвинения там никакого не было), оно само и было таким законом, единичным постановлением, направленным против конкретных лиц, которые, по решению греческой демократии, представляли опасность для этой демократии. С точно таким же успехом греки могли точно так же принять специальный закон, который предусматривал бы удаление из Афин определенных лиц по определенным критериям, и потом уже на основании судебного решения по этому закону изгнать (или даже предать смерти) тех или иных своих сограждан, которые подпадали под эти критерии. Просто формально обосновать такие критерии было сложно, и греки своим решением изгоняли каждый раз то одних, то других, кто в силу каких-то своих свойств или перипетий текущий политической ситуации приобретал чрезмерное влияние и мог захватить власть. Но беззаконным это решение греков ни в коем случае не являлось.  

А вот поступок Давида является беззаконным во всех смыслах слова, так как никакой угрозы для власти Давида со стороны Урии не было, а причиной его убийства стала такая же беззаконная страсть Давида к жене Урии и беззаконное желание Давида завладеть чужой женой. Причем беззаконным этот поступок был не только перед Богом, но и в рамках, так сказать, природы самой власти и суверенитета Давида, так как условием существования самой власти Давида был закон, запрещающий брать чужих жен. Рассматривать этот поступок Давида как проявление его суверенитета нет никакой возможности, так как, если посмотреть на это дело таким образом, окажется, что Давид тем самым - если признать его поступок законным поступком суверена - устанавливает новый закон, по которому отныне можно брать чужих жен, и отменяет закон, по которому это делать нельзя. И тем самым разрушается весь смысл государства, как бы мы его ни понимали - как общественный договор, или же как установление Бога, так как отныне возвращается "война всех против всех" и брать чужих жен становится делом возможным и законным.


Вообще, даже удивительно, насколько Гоббс  не понимает природы государства и власти, даже наш Иван Грозный был куда более продвинутым в этом смысле, и казнил бояр как раз по приговору в измене и в намерении захватить его суверенную самодержавную власть - то есть примерно по тем же основаниям, по которым греки изгоняли своих сограждан. Иван Грозный здесь действовал как суверен и вполне законно, а вот Давид в случае с Урией и суверен Гоббса действуют совершенно беззаконно, и обосновать это беззаконие никак невозможно. Самодержавный царь был таким же сувереном, как и греческий народ, но это вовсе не значит, что он мог делать все, что ему заблагорассудится и творить любой произвол. "Естественные права", о которых пишет Гоббс, никуда при самодержавии не деваются, просто они обосновываются не природой человека и не общественным договором, в результате которого возникает государство, а Богом и Его волей, которой обязуется подчиняться христианский или израильский царь. И соблюдение этих законов есть само основание власти монарха. Признание Давида, что он "перед Богом согрешил", есть не только признание своего греха как человека, но и признание, что он нарушил закон как монарх - то есть, поправ волю Бога, тем самым подорвал основы своей власти, после чего Бог сообщает Давиду, что вследствие совершенного им греха Царство Давида вскоре, но уже после смерти Давида, расколется надвое. 


В сущности, Гоббс описывает вовсе не суверенную власть, а тиранию, и по ходу изложения прав суверена и его подданых он постоянно путается, смешивая действие ничем неограниченного по своей природе суверенитета, которым обладет монарх, и обычный произвол тирана. И, объективно говоря, проблема здесь есть: суверенитет, будучи источником всякой власти и всякого закона, в некотором смысле стоит "выше закона", но точно так же "выше закона" действует и обычный тиран - и отличить действие суверенной власти (афинской демократии или русского царя) от поступков тирана иногда не так просто. Однако же то, что суверенная власть стоит "выше закона", вовсе не значит, что она "вне закона" или "без закона". Суверенная власть сама есть источник всякого закона, и поэтому закон является первейшим проявлением такой власти. То есть суверенная власть не может искать своего обоснования в каких-либо законах, но как раз потому, что она сама супер-законна, безусловно законна, перво-законна, и только поэтому может служить источником любых других законов, которые будут опираться в своей законности уже на саму эту суверенную безусловно-законную власть.

Алогичность тирании (2)

Алогичность тирании (1)

Откуда черпается эта безусловная законность суверенной власти? Как раз из того, что и описывает Гоббс как момент возникновения власти и государства:

Происхождение государства (Commonwealth). Определение государства. Такая общая власть, которая была бы способна защищать людей от вторжения чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу, и, таким образом, доставить им ту безопасность, при которой они могли бы кормиться от трудов рук своих и от плодов земли и жить в довольстве, может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке или в собрании людей, которое большинством голосов могло бы свести все воли граждан в единую волю. Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями; чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это; чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица. Это больше чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенное таким образом в одном лице, называется государством, по-латыни - civitas. Таково рождение того великого Левиафана или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного Бога, которому мы под владычеством бессмертного Бога обязаны своим миром и своей защитой. Ибо благодаря полномочиям, отданным ему каждым отдельным человеком в государстве, указанный человек или собрание лиц пользуется такой огромной сосредоточенной в нем силой и властью, что внушаемый этой силой и властью страх делает этого человека или это собрание лиц способным направлять волю всех людей к внутреннему миру и к взаимной помощи против внешних врагов. В этом человеке или собрании лиц состоит сущность государства, которая нуждается в следующем определении: государство есть единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты.

Таким образом, суверенитет у Гоббса обосновывается и прямо связывается с необходимостью сохранить его от внешних посягательств и желанием установить внутренний мир. Но очевидно, что суверенитет греческой демократии или христианского самодержавия - он тот же самый по своей природе, просто в Афинах этот суверенитет хранится самим народом, а при монархии или аристократии (Гоббс ведь говорит и о "собрании людей", которому может быть передана власть) этот суверенитет от народа отчуждается и передается одному лицу или собранию людей. Понятно, что при аристократии или монахии возникает дополнительная проблема законности самой этой передачи власти лицу или собранию (скажем, вопрос о престолонаследии при монархии), но суверенитет здесь - везде тот же самый.

И сама природа государственного суверенитета, очевидно, прямо вытекает из стремления обезопаситься от внешних врагов, установить внутренний мир и вообще - из интересов "общего блага", как говорили по этому поводу греки. Равенство, говорит Гоббс, порождает среди людей недоверие, так как они все имеют равные надежды получить одно и то же, а благ для них всех не хватает. Недоверие порождает вражду, а вражда порождает всеобщую войну всех против всех. И поэтому люди, во избежание постоянной вражды и войны между собой или покорения их чужеземцами, и учреждают власть и государство. То есть власть изначально выступает в качестве инструмента, призванного действовать для достижения общих целей. А следовательно, суверенитет, имея чисто инструменталистскую природу, уже сам по себе подчинен этим целям, и в его осуществлении и реализации никакого произвола быть в принципе уже не может. Суверенная демократия или суверенный монарх могут действовать "так, как сочтут необходимым", но никакого произвола здесь нет - так как действовать "так, как они сочтут необходимым" они могут только для достижения вполне определенных целей. Абсолютность и неограниченность суверенитета - это абсолютная свобода в выборе средств, но не целей. И понятно, что посягательства со стороны власти на "естественные законы" - то есть те именно законы, из которых и возникает сама власть - есть уже беззаконие, а не проявление суверенитета.

А стало быть, действие суверенитета в принципе не может посягать на те естественные права народа, для защиты которых и возникает власть, то есть в принципе не может быть беззаконным, и всякое такое посягательство есть уже не только беззаконие тирании, но и узурпация самого суверенитета. При демократии это беззаконие пресекается самим народом, а при монархии оно пресекается как раз той самой волей Бога, которой обязуется подчиняться неограниченный во всем остальном суверенный монарх. И "Бог" здесь выступает просто в роли той инстанции, которая диктует суверенному монарху не совершать посягательство на "естественные законы" - о чем Гоббс и сам пишет:

Свобода подданного совмещается с неограниченной властью суверена. Однако нас не следует понимать так, будто этой свободой упраздняется или ограничивается власть суверена над жизнью и смертью его подданных. Ведь было уже показано, что все, что бы верховный представитель ни сделал по отношению к подданному и под каким бы то ни было предлогом, не может считаться несправедливостью или беззаконием в собственном смысле, так как каждый подданный является виновником каждого акта, совершаемого сувереном. Суверен, таким образом, имеет право на все с тем лишь ограничением, что, являясь сам подданным Бога, он обязан в силу этого соблюдать естественные законы.

А стало быть, монарх, точно так же, как и выбранный демократией правитель, вовсе уже не может делать в отношении своих подданых "все, что угодно, и под каким бы то ни было предлогом", ибо этим беззаконием он не только творит беззаконие, но и разрушает сам суверенитет своей власти, немедленно превращаясь из законного суверенного монарха в тирана, узурпировавшего суверенитет.

Понятно, что при этом любой тиран свою тираническую власть и свое тиранство будет стараться закамуфлировать под проявление суверенитета. Ну, скажем, в истории Давида и Урии Давид вполне мог обвинить Урию, своего военноначальника, в замыслах захватить его власть и потом просто казнить Урию публично, как это делал Иван Грозный. Точно так же мы не можем с уверенностью сказать, что во всех своих казнях Иван Грозный исходил из опасения за свою законную суверенную власть, а, скажем, не положил глаз на жену какого-нибудь боярина. Тиран может провозгласить, что он действует во благо всего человечества, как Ленин и большевики, или же в интересах обеспечения безопасности народа, как Сталин, и под этим предлогом лишить жизни и имущества миллионы граждан. Если же никаких внешних угроз в действительности не существует, тиранический режим может сам спровоцировать войну или угрозу такой войны, или же объявить войну всему миру. Тирания может оправдать свое существование желанием покончить с гражданской войной, а может сама развязать гражданскую войну с целью покончить со всеми недовольными и таким образом укрепить свою власть. Даже демократия может выродиться в тираническую охлократию, и под предлогом своего суверенитета творить бесчинства и беззакония. В общем, нет такой уловки и обмана, к которым не прибегал бы тиранический режим, желая выдать свой произвол и беззаконие за проявление суверенной природы власти.

Поэтому единственным способом отличить тиранию от проявлений суверенной власти здесь, строго говоря, может быть только закон. Суверенная власть - не беззаконна, и ее законная власть обязательно каким-либо образом проявляется через закон и в ее отношении к закону. Тиран же всегда предпочтет использовать обман, насилие и угрозы для того, чтобы выдать свою тираническую власть за проявление суверенитета, но при этом всегда будет попирать какой-нибудь закон - писанный или не писанный. Таким образом, вся природа гражданственности и государственности - это закон, и больше ничего.

Алогичность тирании (3)

Алогичность тирании (1)
Алогичность тирании (2)

В этом смысле теория общественного договора абсолютно верна, так как улавливает саму суть гражданско-государственных отношений. Понятно, что исторически государства вовсе не возникали  (или возникали очень редко) в результате какого-то публичного договора, но природа гражданско-государственных отношений состоит именно в таком договоре, который предполагает:


1). Наличие какого-то устойчивого сообщества (например, связанного кровно-этническими узами), у которого есть общие интересы и некие представления об общем благе (безопасность, мир, процветание).

2). Учреждение власти и государства, призванного устранить любой произвол в отношении данного сообщества - как со стороны других сообществ, так и со стороны членов самого этого сообщества в отношении друг друга.


То есть суверенитет власти, будучи сугубо инструменталистским по своей природе, с самого начала служит цели обуздания и ограничения произвола, то есть служит для установления закона и наблюдения за его исполнением с помощью аппарата насилия. И поэтому природа самого суверенитета государственной власти принципиально законна, обуздание и недопущение произвола - это именно то, для чего этот суверенитет и создается. И создается он путем, прежде всего, ограничения произвола самих граждан, учреждающих государство - то есть в результате акта самоограничения собственного произвола. Люди слишком слабы, чтобы все члены общества могли обуздать свои страсти и свой произвол, и поэтому они учреждают специальный институт - власть, который отныне будет обуздывать этот произвол и слабую страстную природу человека - во имя их же собственного общего блага.

Таким образом, становится понятным, чем суверенная власть отличается по своей природе от действий тирана: суверенитет исходит из самоограничения, из способности ограничить себя самое, в то время как власть тираническая не только не способна и не стремится к какому-либо ограничению себя самой, а, напротив, стремится попрать все препятствия на пути к своему произволу, и повсюду в своей деятельности насаждает произвол и беззаконие. Способность к самоограничению - это то, что отличает человека от животного, и все сознательное и благое в человеке исходит из способности к самоограничению. Отсюда же вытекает и суверенная законная власть. Суверенитет есть результат акта самоограничения, если нет этого сознательного акта - никакого суверенитета не рождается.

Понятно, что деятельность суверенной власти по установлению законов  - то есть к ограничению произвола граждан, возможна только в том случае, если сама суверенная власть следует принципу самоограничения. Имея этот закон самоограничения внутри себя, суверенная власть только поэтому и может служить основанием для любых других законов и для своих решений. Но как только этот конституирующий принцип самоограничения нарушается, власть немедленно превращается в тиранию, ее законы - в незаконное ограничение свобод, ее действия - в произвол, а суверенитет - в акт узурпации. 

Поэтому изгнание афинянами своих сограждан было, безусловно, законным решением суверенной власти, так как никакого произвола в этом не было. Афиняне изгоняли этих сограждан не потому, что один был слишком справедлив, а другой  - слишком остроумен, и афиняне им завидовали или их беспокоила справедливость одного или уязвляли шутки другого. А потому что они видели, что не имеют возможности сопротивляться их популярности и, желая ограничить собственную слабость и не желая пасть в какой-то момент жертвами их обаяния и тем самым утратить демократический суверенитет, они избавляли себя от этого соблазна. То есть это был именно акт самоограничения - акт мудрого государственного народа, который боялся пасть жертвой собственных слабостей и страстей. А потому это был акт абсолютно суверенный и законный по своей природе, утверждавший и защищавший сам демократический суверенитет народа.  


Поступок же Давида был актом абсолютно беззаконным и тираническим. Не сумев устоять перед красотой жены Урия Вирсавии, он сначала с ней прелюбодействовал, а потом, опасаясь огласки и желая взять Вирсавию в жены, он составил тайный заговор против Урия и убил его коварным способом, послав в жестокую битву и приказав остальным военноначальникам оставить его в момент битвы одного, что неизбежно обрекало того на смерть. Здесь не только нет никакого самоограничения монарха, которого требовало от Давида его положение как Помазанника Божия, а на каждом шагу мы видим неспособность Давида обуздать свою страсть, что порождает цепочку беззаконых поступков. То есть в данном случае Давид повсюду действовал не как законный суверенный монарх, а как тиран, который пользуется своей властью для насаждения беззакония и произвола.


Точно так же очевидно, что правление Ивана Грозного, вполне самодержавное и законное в начале, постепенно превратилось в настоящую тиранию, где власть не только не желала себя ограничить установлением института законного суда над возможными изменниками (опасаясь, что такой суд в свою очередь станет инструментом для произвола самих бояр), но и полностью подчинила себя страстям, не имея уже сил их обуздать и ограничить. И в стремлении утвердить суверенную власть московских самодержцев над вчерашними суверенными удельными князьями, ставшими теперь только слугами Царя Московского, Иван Грозный постепенно превратился в обычного тирана, который руководствовался не столько уже интересами своей власти и государства, сколько собственными человеческими страстями. Иван Грозный взял на себя непосильную ношу, и слабость человеческой природы надломила не только его самого, но и все вверенное ему Богом государство, что позже вылилось во всеобщую смуту, пока русский народ не смог снова обуздать всеобщие страсти и совершить гражданский акт по самоограничению, утвердив новую власть и государство.    

Алогичность тирании

Алогичность тирании (1)
Алогичность тирании (2)
Алогичность тирании (3)

Бреда и откровенного абсурда у Гоббса, надо признать, встречается немало. Ну, например. Понятно, что для теории общественного договора встает проблема по обоснованию власти и государства, возникшего в результате насилия или завоевания (а таких в Европе большинство, влючая родину Гоббса Англию) - Гоббс такие государства называет "государствами по приобретению", хотя сразу оговаривается, что в основном будет говорить о государствах, учрежденных доброльно (это у него "государства по установлению"). Что же нам сообщает мистер Гоббс о государствах по приобретению, созданных насилием и завоеванием? А вот что.

В чем его отличие от государства, основанного на установлении. Эта форма господства, или верховной власти, отличается от верховной власти, основанной на установлении, лишь тем, что люди, которые выбирают своего суверена, делают это из боязни друг друга, а не из страха перед тем, кого они облекают верховной властью; в данном же случае они отдают себя в подданство тому, кого они боятся. В обоих случаях побудительным мотивом является страх, что следует заметить тем, кто считает недействительными всякие договоры, заключенные из страха смерти или насилия. Если бы это мнение было верно, то никто ни в каком государстве не был бы обязан к повиновению. Верно, что в государствах, однажды установленных или приобретенных, обещания, данные под влиянием страха смерти или насилия, не являются договорами и не имеют никакой обязательной силы, если обещанное противоречит законам; но такие обещания лишены обязательной силы не потому, что они даны под влиянием страха, а потому, что обещающий не имеет права на то, что он обещает. Точно так же если обещающий может на законном основании выполнить свое обещание и не делает этого, то его освобождает от этой обязанности не недействительность договора, а решение суверена. Во всех же других случаях всякий, кто на законном основании обещает что-либо, совершает беззаконие, если нарушает свое обещание. Но если суверен, являющийся уполномоченным, освобождает обещающего от его обязательства, тогда последний, как доверитель, может считать себя свободным.

Вот так вот. Никакой принципиальной разницы между добровольным договором и договором, заключенным под страхом смерти или насилия, Гоббс не видит. Причем это касается не только общественного договора о создании государства, где в обоих случаях причиной заключения договора, по убеждению Гоббса, является страх (хотя и несколько разный), а вообще любых договоров. То есть, например, если разбойник напал на большой дороге на караван купцов, а потом принудил их под страхом смерти подписать договор, по которому они все свое имущество переписывают на него и на его разбойников, Гоббс - вопреки всем практикам во все времена и у всех народов - такой договор считает законным, и полагает, что купцы такой договор должны выполнить, иначе они совершат беззаконие. Дальше эту логику, которой позавидовали бы любые злодеи, инквизиторы или чекисты, Гоббс только развивает, и считает, что если некто побеждает другого и этот другой обещает, в случае сохранения ему жизни, стать верным слугой первого, то и этот договор вполне себе договор, и слуга обязан выполнить этот договор.

Как добиваются деспотического господства. Власть, приобретенная завоеванием или победой в войне, есть та, которую некоторые писатели называют деспотической, (от слова Леол6тт)ї, что означает господин или хозяин), это власть хозяина над слугой. А эта власть в том случае приобретена победителем, когда побежденный во избежание грозящего смертельного удара ясно выраженными словами или каким-нибудь другим проявлением своей воли дает согласие на то, чтобы в течение всего времени, пока ему будут сохранены жизнь и физическая свобода, победитель использовал эту жизнь и свободу по своему усмотрению. Лишь по заключении такого соглашения, не ранее, побежденный становится слугой. В самом деле, под словом слуга (я предоставляю грамматикам спорить о том, является ли слово "слуга" (servant) производным от servlre - что означает "служить", или от servare - что означает "спасать") подразумевается не тот пленник, который содержится в тюрьме или оковах, пока взявший его в плен или купивший у взявшего его в плен не решит, что с ним делать,- ибо такие люди, называемые обычно рабами, не имеют никаких обязательств и могут с полным правом разбить свои цепи или тюрьму и убить или увести в плен своего хозяина,- а такой пленник, которому оставлена физическая свобода после его обещания не убегать и не совершать насилия над господином, каковому обещанию последний поверил.

Выводы тут можно сделать самые разные. Например, что, если мужчина угрозой принуждает женщину к насилию, а та (кивком головы, например, или голосом) согласилась, то женщина потом обязана (уже добровольно) выполнить свое "обещание". Ну или, опять-таки, если бандит в темном переулке под угрозой жизни вырвал у вас "обещание" дать ему денег, то ваша святая обязанность состоит в том, чтобы свое обещание выполнить. Все подобные ситуации Гоббс рассматривает как полноценные договора, которые ничуть не хуже тех, которые заключаются обеими сторонами добровольно. Вот такие они были, суровые английские пуритане 17-го века.

Понятно, что Гоббс здесь где-то чудит. Связаны ли эти его чудачества с невозможностью объяснить происхождение власти и суверенитета из самого духа его философии или же с сознательным стремлением оправдать и сохранить любыми способами современную ему королевскую власть, над которой как раз в это время сгустились мрачные тучи - сказать трудно. Но совершенно ясно, что у Гоббса представление о государственном суверенитете почти неразличимо сливается с произволом обычной тирании. Приведенные примеры - далеко не единственные доказательства этого прискорбного для теории Гоббса факта,  - я, бегло освежив текст, обнаружил еще парочку-тройку таких вопиющих несуразностей, вплоть до откровенного алогизма.

Какие выводы? Выводы простые: всякая тирания не только противоречит естественной природе власти и беззаконна по своему происхождению. Но и любые попытки теоретически оправдать такую власть неизбежно приводят наш разум в тупик и к откровенному абсурду. Всякая тирания противна божеским установлениям, человеческой природе и человеческому разуму, и какие бы маски она на себя ни напяливала, какие бы гримасы она ни строила, пытаясь выдать себя за законную суверенную власть, ее противоестественная природа обязательно себя проявит, и в какой-то день эта ее беззаконная и оскорбительная для разума природа станет очевидна для всех. Даже если это маска "суверенной демократии".