Res publica! (4)

Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Res publica! (3)

Таким образом, мы приходим к выводу, что республиканство есть в некотором смысле свойство самого суверенитета. Любой государственный суверенитет уже имеет в своей природе потенциальную возможность оформиться в виде республики, так как суверенитет есть по своей сущности "общее дело по ограничению произвола" или "общая вещь, рожденная из ограничения произвола". И республиканский способ осуществления суверенитета, когда суверен ограничивает свою власть в отношении граждан в целях недопущения своего произвола и вовлекает элементы государства, не наделенные суверенитетом, в управление государством, - то есть в это самое "общее дело по ограничению произвола", - является абсолютно естественным для самой природы суверенитета.

Ясно, что в действительной истории возникновение государственного суверенитета редко когда происходило в результате заключения публичного общественного договора (впрочем, в древности государства чаще всего возникали в отдельных городах, и там этот общественный договор был, так сказать, историческим фактом - когда, например, городская община выбирала себе на Народном собрании царя). Ясно также, что установление республиканской формы осуществления суверенитета с вовлечением всех элементов государства (демократии, аристократии и монарха) в управление чаще всего становилось результатом смут, бунтов и внутренней борьбы между этими элементами. Скажем, возникновение института трибунов в Риме было связано с серьезным противостоянием и борьбой между народом-плебсом и патрициями-аристократами, а конституционное ограничение монархии нередко становилось итогом целых революций. Но по сути от этого мало что меняется. Конечно, редко какой правитель или правящий слой, являющийся носителем суверенитета, согласится ограничить свою власть добровольно, и повсюду республиканство возникает в результате напряженной борьбы между носителем суверенитета и остальными элеменатми. Но это скорее свидетельствует о все той же слабости природы человека, нежели о природе самого суверенитета. Природа же суверенитета такова, что ограничение суверенной власти (а, следовательно, и возможностей для произвола со стороны этой власти) и вовлечение в управление государством элементов, не обладающих суверенитетом, не только ей не противоречит, а прямо из нее вытекает.

И в этом смысле республиканская форма осуществления суверенитета является наиболее естественной и подобающей для самой природы суверенитета, а, стало быть, республика - есть высшая форма проявления суверенитета, так как в республике управление государством действительно становится "делом всеобщим". И тот же Макиавелли не только признает, что "смешанная форма правления", когда в управление государства вовлечены все элементы, является более совершенной, чем "чистая" монархия, аристократия или демократия, но и довольно убедительно доказывает, что борьба патрициев и плебеев в Римской республике, которая завершилась установлением института трибунов с огромными полномочиями, - несмотря на бурные и часто опасные для государства формы, в которых проходила эта борьба, - в конечном счете была благом для Рима, так как именно это и помогло Риму создать очень совершенный политический строй, который в итоге позволил Риму стать Римом.

Глава IV
О ТОМ, ЧТО РАЗДОРЫ МЕЖДУ ПЛЕБСОМ И СЕНАТОМ СДЕЛАЛИ РИМСКУЮ РЕСПУБЛИКУ СВОБОДНОЙ И МОГУЩЕСТВЕННОЙ

Я не хочу оставить без рассмотрения смуты, происходившие в Риме после смерти Тарквиниев и до учреждения Трибунов, и намерен коечто возразить тем, кто утверждает, будто Рим был республикой настолько подверженной смутам и до того беспорядочной, что, не исправь судьба и военная доблесть его недостатков, он оказался бы ничтожнее всякого другого государства> Я не могу отрицать того, что счастливая судьба и армия были причинами римского владычества; но в данном случае мне представляется неизбежным само возникновение названных причин, ибо хорошая армия имеется там, где существует хороший политический строй, и хорошей армии редко не сопутствует счастье.

Но перейдем к другим примечательным особенностям этого города. Я утверждаю, что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают, по-моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец, они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных умонастроения - народное и дворянское, и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами. В этом легко убедиться на примере истории Рима. От Тарквиниев до Гракхов - а их разделяет более трехсот лет - смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям и еще реже - к кровопролитию. Никак нельзя называть подобные смуты губительными. Никак нельзя утверждать, что в республике, которая при всех возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не более восьми -- десяти граждан, почти никого не казнила и очень немногих приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство. И уж вовсе безосновательно объявлять неупорядоченной республику, давшую столько примеров доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее воспитание - хорошими законами, а хорошие законы - теми самыми смутами, которые многими необдуманно осуждаются. В самом деле, всякий, кто тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекали не изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие общественную свободу.

Возможно, кто-нибудь мне возразит: "Что за странные, чуть ли не зверские нравы: народ скопом орет на Сенат, Сенат - на народ, граждане суматошно бегают по улицам, запирают лавки, все плебеи разом покидают Рим - обо всем этом страшно даже читать". На это я отвечу: всякий город должен обладать обычаями, предоставляющими народу возможность давать выход его честолюбивым стремлениям, а особливо такой город, где во всех важных делах приходится считаться с народом. Для Рима было обычным, что когда народ хотел добиться нужного ему закона, он либо прибегал к какому-нибудь из вышеназванных действий, либо отказывался идти на войну, и тогда, чтобы успокоить его, приходилось в какой-то мере удовлетворять его желание. Но стремления свободного народа редко бывают губительными для свободы, ибо они порождаются либо притеснениями, либо опасениями народа, что его хотят притеснять. Если опасения эти необоснованны, надежным средством против них является сходка, на которой какойнибудь уважаемый человек произносит речь и доказывает в ней народу, что тот заблуждается. Несмотря на то, что народ, по словам Туллия, невежествен, он способен воспринять истину и легко уступает, когда человек, заслуживающий доверия, говорит ему правду.

Итак, следует более осмотрительно порицать римскую форму правления и помнить о том, что многие хорошие следствия, имевшие место в римской республике, должны были быть обусловлены превосходными причинами. И раз смуты были причиной учреждения Трибунов, они заслуживают высшей похвалы. Учреждение Трибунов не только предоставило народу его долю в управлении государством, но и имело своей целью защиту свободы, как то будет показано в следующей главе.

   

При этом понятно, что республиканская форма осуществления суверенитета легче всего устанавливается при демократии, так как при демократическом суверенитете изначально в управление государства вовлечены все, демократия по самой своей природе есть "дело каждого". При аристократии республика также находит удобную почву для своего появления, так как здесь носителем суверенитета являются хотя и не все, но многие, а не один, и поэтому управление государством здесь уже с самого начала не может быть делом одного, но предполагает, что это "общее дело" для многих. Ну и понятно, что труднее всего республиканская форма осуществления суверенитета устанавливается при монархии, так как сама монархическая форма суверенитета предполагает, что по каким-то причинам было предпочтительнее, чтобы управлением государства занимался один, а не многие и тем более не все. Собственно, именно поэтому многим кажется, что республика - это нечто противоположное монархии, хотя из сказанного ранее ясно, что это просто заблуждение (впрочем, вызванное самой природой республики и монархии).

Но из сказанного ранее следует и еще один, совсем уж неожиданный вывод. Часто (а в современной политологии это уже стало общим местом) суверенитет понимается только как "внешняя независимость". Собственно, и само понятие "суверенитет" возникло для различения суверенных монархов от их вассалов. При этом совершенно упускается из вида, что суверенитет возникает как сугубо внутреннее дело, как то самое "всеобщее самоограничение произвола", о котором говорилось выше. А стало быть, и основания суверенитета нужно искать вовсе не во вне - как возможность быть независимым от других государств, или вести независимую внешнюю политику, - а прежде всего внутри самого государства. Суверенная страна - это не страна с большой армией и огромной службой безопасности, повсюду выискивающей шпионов и вредителей. Суверенная страна - это страна, где власть рождена в качестве суверена, то есть этого самого "общего дела" по ограничению произвола. И поэтому вполне может так оказаться, что внешне суверенная страна, - с огромной армией, которую все вокруг боятся, - в действительности суверенной не является, а вся эта огромная армия является лишь прикрытием этого факта отсутствия суверенитета.

И выводы эти кажутся столь неожиданными, что нам придется снова вернуться к вопросу о природе суверенитета.

Res publica! (5)

Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Res publica! (4)

Для начала рассмотрим подробнее первый неожиданный вывод, к которому мы пришли, а именно: природа суверенитета и суверенной власти такова, что наилучшим способом осуществления этого суверенитета является ограничение самой суверенной власти и вовлечение в управление государством элементов, суверенитетом не обладающих - то есть республиканская форма осуществления суверенитета. Почему этот вывод неожиданный? Потому что считается, что суверенитет - он на то и суверенитет, что ничем ограничен быть не может. Неожиданность этого вывода кажется особенно выпуклой в случае монархии, когда носителем суверенитета является единоличный самодержавный монарх. Вся история европейских монархий (в том числе русской) - это борьба аристократии, а затем и народа, по ограничению монархии, с активным сопротивлением самих монархий всяким подобным поползновениям ограничить их суверенную власть. Но если наши рассуждения верны, то мы приходим к неожиданному выводу, что высшей (республиканской) формой монархии является конституционная монархия, а вовсе не самодержавие или абсолютизм.


Решительная борьба европейских монархий против всяких поползновений ограничить их власть (борьба, которая, надо заметить, в России и в Европе находила полное понимание и поддержку со стороны народа) объясняется не только личным стремлением европейских монархов сохранить максимальную власть, но и тем соображением, что сам монархический суверенитет вовсе не есть достояние его конкретных носителей, а есть суверенитет всего государства. То есть монарх был только распорядителем той самой "всеобщей вещи", которая родилась в результате общественного договора по ограничению произвола. А стало быть, политика аристократии по умалению или ограничению самодержавной или абсолютистской монаршей суверенной власти рассматривалась как попытка умалить само государство и как произвол со стороны аристократии. И на примере монархии особенно ясно видно, что ограничение суверенитета - вовсе не такая тривиальная вещь, хотя понятно, что эта проблема относится ко всем формам суверенитета, а не только к монархии.


Но на эту проблему нужно посмотреть и с другой стороны. Суверенитет, как мы выяснили,  есть результат добровольного самоограничения произвола каждого отдельного члена сообщества, прекращение "войны все против всех". И власть с государством здесь появляются только как необходимый инструмент для прекращения этой войны. Если бы все люди всей этой общины или этноса могли все время воздерживаться от произвола, никакая власть им была бы не нужна. И, кстати, именно из этого исходит вся левая идеология - от анархизма до коммунизма (вспомните советскую трескотню об особой "сознательности" советского человека). Но совершенно ясно, что это - утопия, которую проповедуют либо люди особого умственного склада (в сущности, идиоты), либо же проворные негодяи, которые под эту утопию проводят разрушительную деятельность против общества и государства. В том-то и дело, что люди сами по причине своей слабости и несовершенства ограничить свой произвол не могут. Увидел чужую жену-красотку, кровь заиграла, голова закружилась - и конец всеобщему благоденствию. Вспылил случайно, обидное сказал - возникла вражда. Ну и так далее. Ясно, что удерживаться постоянно в состоянии святых люди не могут - этого даже святые не могут делать все время. Да и отличить произвол от нормального преследования своих интересов непросто. И поэтому они учреждают власть и государство, которое будет, во-первых, публично устанавливать с помощью законов, где заканчиваются естественные и приемлемые устремления и где начинается произвол, а во-вторых, будет пресекать определенный в законах произвол с помощью аппарата насилия. Таким образом, люди, будучи не в состоянии сами все время воздерживаться от произвола или даже определить, что есть произвол, а что нужно признать приемлемым для всего общества, перепоручают эту задачу власти и государству. В этом смысле государство и есть "всеобщее дело", установленное каждым и в интересах каждого, и есть результат добровольного самоограничения произвола. То есть Res Publica.

Но проблемы на этом не заканчиваются. Учредив государство и породив суверенитет, который отныне становится источником всякого закона и властного насилия по пресечению произвола, люди сталкиваются с произволом уже со стороны самого государства. Отличить проявление суверенитета власти от обычного человеческого произвола, исходящего от людей, облеченных суверенной властью, как мы видели, вовсе не так просто - скажем, Гоббс на этом вопросе постоянно спотыкается и путается. И это - еще одна огромная проблема для res publica, как общего дела по ограничению произвола - на этот раз уже по ограничению произвола со стороны самого государства. Ведь властью и суверенитетом, при любых формах суверенитета, обладают такие же люди, но, имея в руках теперь всю мощь государственного Левиафана, они могут отныне творить произвол в таких масштабах, что это может превратиться в настоящее бедствие - в попрание всеобщих прав, свобод, достоинства и благосостояния. И поэтому обуздание этого произвола есть только продолжение дела по обузданию общественного произвола и прекращению войны "всех против всех". 


Надо заметить, что суверенитет, рожденный из самоограничения произвола, вовсе не отменяет свободу. Здесь возможность действовать беспрепятственно (позитивная свобода) рождается одновременно с необходимостью не попирать чужую свободу (негативная свобода). Об этой диалектике негативной и позитивной свободы я уже писал отдельно, но тут важно понимать, то ставить вопрос о том, какая свобода - позитивная или негативная - важнее, вообще бессмысленно, потому что они обе являются только двумя сторонами одной и той же свободы, и взаимно друг друга обуславливают и определяют (см. Принуждение к свободе). Но все то же самое можно сказать и относительно самого суверенитета: его способность быть самодостаточным основанием для всякого закона, власти и насилия зиждится только на том основании, что он способен к самоограничению - и прежде всего, к самоограничению произвола. Его позитивная свобода по пресечению произвола идет рука об руку с негативной свободой, не дозволяющей ему попирать то, ради чего он и был создан. Позитивная свобода суверенитета государства в проведении его политики ограничивается негативной свободой граждан, которая не позволяет государству переходить определенную черту. А позитивная свобода граждан преследовать свои цели и интересы ограничивается негативной свободой государства, запрещающего гражданам переходить определенную черту и определяющего такое нарушение черты как произвол и беззаконие. Здесь общественная свобода граждан прямо опирается на свободу суверенитета, и им же она ограничивается, а свобода суверенной власти в своей деятельности исходит из гражданской свободы и интересов, но ими же она в свою очередь и ограничена.  К сожалению, Гоббс этой дилектики отношений между обществом и порожденным им государственным суверенитетом совершенно не понял. И еще хуже понимает эту диалектику либерализм.

Ограничение произвола власти, наделенной суверенитетом, и самой возможности совершать произвол под видом осуществления суверенитета есть дело, направленное на укрепление этого суверенитета. И, напротив, всякое действие носителей власти, совершаемое как произвол, не только не является осуществлением суверенитета, но и является подрывом самого этого суверенитета. И ранее в истории с Давидом и Урием мы ясно видели, как это происходит. Но эта деятельность по созданию и поддержанию суверенитета вовсе не сводится к обозначению черты, за пределы которой государство вторгаться не может - как это представляют себе либералы. Это мера необходимая, но недостаточная. Не менее важно наполнить сферу, отделенную от действия государственного суверенитета, новыми формами управления, исходящими из самого общества - то есть включить в управление государством те его элементы, которые суверенитетом не обладают, но без участия которых возникает вакуум, который, естественно, немедленно станет сферой произвола.    


Таким образом, ограничение суверенной власти (в том числе с помощью закона) вовсе не является ограничением суверенитета как такового, а есть действие, направленное на предотвращение личного, человеческого произвола людей, осуществляющих суверенитет. И строго говоря, если вернуться к проблеме ограничения монархии, чаще всего требования по ограничению монархии были связаны как раз с желанием ограничить произвол отдельных монархов. А что такой произол совершался регулярно  - тому множество примеров и в европейской, и в русской истории. Поэтому и ограничение суверенной власти исходит в точности из тех же причин, что и ограничение произвола общественного, а, стало быть, не только не является чем-то противоречащим природе суверенитета, а полностью ему отвечает и, в сущности, является все тем же актом порождения суверенитета как общего дела по ограничению произвола. Но важно не только ограничить сферу применения государственного суверенитета, но и включить в управление государством новые элементы, которые, хотя и не обладают суверенитетом, но могут сыграть решающую роль в "общем деле" пресечения произвола и поддержания свободы. Именно в этом и заключается суть республиканского способа осуществления суверенитета.  

И снова Ротшильды

Похоже, версия, что нынешний режим Эрэфии является криптоколониальным и его фактическими хозяевами являются Ротшильды, вовсе не так далека от истины. Кого ни возьми из верхушки режима - Путина, Кудрина, Дерипаску, все так или иначе оказываются тесно свазанными с Ротшильдами.

Оригинал взят у alex1270 в Скандалы Лондона вокруг Дерипаски

В Высоком суде Лондона на этой неделе начались слушания по иску британского миллиардера, представителя знаменитой династии богачей - Натаниэля Ротшильда к издательскому дому Associated Newspapers. Бизнесмен обвиняет принадлежащую издательству газету The Daily Mail в клевете в связи с публикацией в мае 2010 года статьи о его взаимоотношениях с владельцем алюминиевой компании UC Rusal Олегом Дерипаской.



В статье, в частности, сообщалось, что финансовый советник и друг Дерипаски Ротшильд в 2005 году на своем частном самолете доставил в Москву британского политика Питера Мендельсона, который тогда занимал пост еврокомиссара по торговле, якобы специально на встречу Дерипаски с представителями американского алюминиевого гиганта Alcoa.

По данным газеты, в ходе этого визита еврокомиссар присутствовал на организованном Дерипаской обеде в российской столице, который привел к заключению сделки на 500 млн фунтов стерлингов по продаже Alcoa двух заводов "РусАла" - Самарского металлургического завода и Белокалитвинского металлургического производственного объединения.

- Ротшильд о сибирских забавах: banya, ледяные ванны и хоккей

Как писала The Daily Mail, Мендельсон как еврокомиссар по торговле имел возможность "развеять опасения" по поводу тарифов на импорт товаров из Восточной Европы. За последующие три года они действительно были сокращены - это вызвало демпинг дешевого алюминия на европейский рынок, из-за чего не менее четырех британских заводов оказались в критическом положении. Так, в течение года после заключения соглашения Alcoa закрыла свой алюминиевый завод на юге Уэльса с потерей 300 рабочих мест. Другой крупнейший завод - в Роджерстоне - закрылся с потерей еще 400 рабочих мест. Жертвами этой сделки также пали заводы в Фалкирке и Глазго.

Газета The Daily Mail не первой подняла скандальную тему. В 2008 году британские СМИ сообщали, что Мендельсон покровительствовал "РусАлу" из-за дружеских отношений с Дерипаской. Сообщалось, что еврочиновник, в частности, во время отпуска гостил на яхте российского предпринимателя у греческого острова Корфу. В Еврокомиссии тогда заявили, что не нашли доказательств подобных подозрений.

Сам Мендельсон категорически отрицал не только свое участие в сделке, но даже сам факт разговора с Дерипаской на эту тему. В то же время он признал, что знаком с российским бизнесменом с 2004 года. Чиновник настаивал, что тарифы на ввоз алюминиевого сырья были снижены после девяти лет переговоров, в которых приняли участие все члены ЕС и представители отрасли.

В декабре прошлого года издательский дом Associated Newspapers признал, что не может доказать факта присутствия Мендельсона на обеде, о котором говорилось в статье, но издатели продолжали настаивать, что ключевые положения статьи подкреплены аргументами.

Тем не менее вскоре после скандала Мендельсон, который в 1992-2004 годах был депутатом Палаты общин, а позже занимал руководящие должности в правительствах Тони Блэра и Гордона Брауна, оставил свой пост, перейдя в Палату лордов Великобритании.

Имя Питера Мендельсона, напомним, постоянно мелькает в британской прессе - как в деловой, когда речь идет об одном из лидеров лейбористов, бывшем министре и еврокомиссаре, так и в желтой, более интересующейся романтическими похождениями открытого гея "лорда Менди", также известного как "Принц Тьмы" (это прозвище веселому лорду дала знаменитая обозревательница газеты The Times Энн Тренеман).

Обед был, но "Принц Тьмы" Мендельсон лишь временно "подсел за столик"

Как заявил в первый день слушаний в минувший понедельник адвокат Ротшильда Хью Томлинсон, в статье его клиент выставлен как "кукловод", замешанный в "сомнительных играх" с британским политтехнологом и богатейшим человеком России, цитирует The Daily Mail InoPressa. Защитник подчеркнул, что изложенные в статье клеветнические утверждения "крайне повредили" Ротшильду.

Адвокат Ротшильда все же признал присутствие Мендельсона на организованном Дерипаской обеде в роскошном московском ресторане Cantinetta Antinori, но отметил, что он не был приглашен на трапезу. По словам защитника, Мендельсон лишь ненадолго "подсел за столик" вместе с гостями Дерипаски в ожидании прибытия для беседы с ним тогдашнего министра финансов России Алексея Кудрина.

Но и это ни о чем не говорит, дал понять адвокат. Томлинсон настаивает, что сделка по продаже заводов была заключена раньше, причем без участия Мендельсона. Как утверждает защита Ротшильда, для заключения сделки не нужен был ни обед в ресторане, ни последующий визит Мендельсона в загородный дом Дерипаски на лыжном курорте в Сибири, так как условия соглашения были полностью обговорены еще перед происходящими событиями.

Ротшильд о сибирских забавах: banya и ледяные ванны, хоккей и визит на ГЭС

Защита Ротшильда не отрицает, что Мендельсон по приглашению своего друга ездил в гости к Дерипаске в столицу Хакасии Абакан, однако адвокат отмечает, что однодневное путешествие в Сибирь носило развлекательный характер и в его ходе не обсуждались никакие деловые вопросы.

Сам Нэт Ротшильд, давая показания по иску, подтвердил, что Мендельсон путешествовал в Сибирь на личном самолете Дерипаски, ночевал в принадлежащем ему шале на горнолыжном курорте и посещал металлургический комбинат и электростанцию. По его словам, в январе 2005 года он пригласил Мендельсона и еще одного своего друга Себастьяна Тейлора в Сибирь для осмотра достопримечательностей, а вовсе не для обсуждения условий крупной сделки, пишет The Daily Mail. В письменных показаниях в суде Ротшильд заявил, что позвал лорда Мендельсона в эту поездку просто потому, что у того "не было планов на выходные" и он никогда до тех пор не видел Сибири.

На процессе Ротшильд поведал, как именно развлекались гости Дерипаски в Сибири. По его словам, в ходе длившегося 24 часа визита они посетили русскую баню (banya), где их попарил березовыми вениками искусный 25-летний банщик. А после бани, рассказал миллиардер, по русской традиции они прыгали в ледяную воду, и это было "невероятно приятно".

Кроме того, рассказал Ротшильд, гости Дерипаски в тот же день посетили алюминиевый завод и гидроэлектростанцию, а потом обедали и смотрели выступления ансамбля казаков. Как стало известно на суде, факт поездки Мендельсона в Сибирь признал и глава его офиса Саймон Фрейзер, который подчеркнул, что визит был частным.

Адвокат Ротшильда особо подчеркнул, что ни лорд Мендельсон, ни Дерипаска, хотя и фигурируют в иске, не являются сторонами процесса и не намерены в нем участвовать, сообщает ВВС. Процесс, как ожидается, продлится пять дней.

Как напоминает газета "Ведомости", Натаниэль Ротшильд является младшим сыном Джейкоба Ротшильда, четвертого барона Ротшильда, потомка основателя английской ветви легендарной династии банкиров Натана Ротшильда. По данным СМИ, состояние 40-летнего бизнесмена составляет 650 млн фунтов стерлингов. Нэт Ротшильд предпочитает не распространяться о своем бизнесе. Известно, что у него есть свой фонд NR Investment и доля в компании Vallar. Кроме того, Ротшильд является независимым директором в золотодобывающей компании Barrick Gold, председателем совета директоров финансового консультанта JNR.

Дружба миллиардера с Олегом Дерипаской началась в 2002 году, тогда же он возглавил наблюдательный совет En+ Group, которой принадлежат все активы российского бизнесмена.

Res publica! (6)

Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Res publica! (4)
Res publica! (5)

Таким образом, перед нами встает проблема ограничения произвола суверенной власти ради укрепления самого суверенитета. И здесь есть два принципиально разных подхода - либеральный и республиканский. Либеральный подход исходит из убеждения, что для ограничения произвола суверенной власти достаточно указать ту границу, за пределы которой действие суверенной власти не распространяется и за которой сохраняется общественная свобода. Вот что пишет об этой свободе тот же Гоббс:

Свобода подданных заключается в свободе делать то, что не указано в соглашениях с властью. Лишь в связи с этими узами я буду говорить теперь о свободе подданных. Действительно, так как мы видим, что нет такого государства в мире, в котором было бы установлено достаточно правил для регулирования всех действий и слов людей (ибо это невозможно), то отсюда с необходимостью следует, что во всякого рода действиях, о которых правила умалчивают, люди имеют свободу делать то, что их собственный разум подсказывает как наиболее выгодное для них. Ибо если под свободой в собственном смысле мы будем понимать физическую свободу, т. е. свободу от цепей и тюрьмы, то было бы нелепо, чтобы люди, как это часто бывает, требовали той свободы, которой они и так явно пользуются. С другой стороны, если под свободой понимать свободу от законов,- это не менее нелепо, ибо люди тогда требовали бы для себя, как они это часто делают, такой свободы, при которой все другие люди могли бы стать хозяевами их жизни. Однако, как это ни нелепо, они именно этого требуют, не зная, что законы бессильны защищать их, если им не приходит на помощь меч в руках одного или многих людей, заставляя исполнять законы. Свобода подданных заключается поэтому лишь в тех вещах, которые суверен при регулировании их действия обошел молчанием, как, например, свобода покупать и продавать и иным образом заключать договоры друг с другом, выбирать свое местопребывание, пищу, образ жизни, наставлять детей по своему усмотрению и т. д.

Нетрудно заметить, насколько такой подход (а этот подход, в сущности, и составляет основу всего либерального мышления) ущербен по самой своей сути и насколько он противоречит природе как общественной свободы, так и государственного суверенитета. Во-первых, предполагается, что общественная свобода возможна только там, где не действует государственный суверенитет и где отсутствуют законы. А во-вторых, общественная свобода понимается как нечто, принципиально противоположное государству и его суверенитету. Либералы оставляют для общественной свободы лишь темное подземелье общественных отношений, куда по каким-то причинам не смог дотянуться государственный суверенитет и где не действуют никакие законы. Свободе либералы оставляют лишь роль какого-то воровского добра, которое удалось похитить у себя самих и утащить в темноту и беззаконие, подальше от света и от всяких законов. Как жалка, ничтожна и презренна эта либеральная свобода! Но мы ведь с вами уже установили, что там, где нет закона - там отношения принципиально негражданские и там обязательно будет царствовать произвол. И точно так же мы уже установили, что сам государственный суверенитет вовсе не противоречит общественной свободе, а и возникает только ради того, чтобы эту свободу утвердить.

В дальнейшем вся либеральная мысль, в сущности, свелась к вопросу о том, как можно максимально отодвинуть эту границу действия государственного суверенитета и тем самым расширить сферу общественной свободы. Никакой другой возможности для общественной свободы либералы в принципе не мыслят и не представляют. В то же время их противники, ненавидя либерализм в силу его природного паталогического страха перед позитивной свободой, также мыслили в чисто либеральных понятиях, и не видели никакой возможности для расширения действия позитивной свободы, помимо расширения сферы действия государственного суверенитета за счет ограничения сферы общественной свободы (коммунисты, фашисты и др).     

Между тем, нужно просто понять, что свобода - это вовсе не произвол и не отсутствие законов. А стало быть, общественная свобода может существовать только в рамках закона, где произвол принципиально изгнан. И если мы не можем допустить распространение действия суверенной власти на всю сферу общественных отношений из опасения, что такое расширение действия государственного суверенитета может стать причиной произвола со стороны людей, облеченных суверенной властью, то единственный способ одновременно и сохранить общественную свободу, и утвердить ее на основаниях закона состоит в том, чтобы наделить властью те элементы государства, которые суверенитетом государственной власти не обладают.

Ну, возьмем в качестве примера тот же Рим. Как предложил бы решить проблему притеснений римского народа со стороны местной аристократии либерал? Он бы, конечно, постарался максимально законодательно ограничить власть римских патрициев в отношении народа. В результате мы получили бы кучу правозащитников, которые бегали бы по улицам Рима и кричали бы о нарушении прав римских плебеев, а главной инстанцией разрешения этих конфликтов был бы не сам Рим (поскольку суверенитет Рима по-прежнему оставался бы у аристократии), а какой-нибудь злейший его враг - например, Карфаген. Таким образом, мы получили бы полное взаимное отчуждение народа и аристократии, то есть разрушение государственного суверенитета как "общей вещи" (res publica) изнутри, и в добавок ко всему этот суверенитет оказался бы под постоянной внешней угрозой со стороны Карфагена, причем Карфаген получил бы мощную агентуру в самом Риме в лице плебса и правозащитников. И ничего, помимо государственного насилия, к которому была бы вынуждена прибегнуть римская аристократия для спасения Рима, мы в итоге бы не получили бы. И тут понадобился бы Гоббс, чтобы оправдать это насилие природой римского суверенитета. 

Как бы в этом случае поступил коммунист? Он бы стал пропагандировать народу, что только взяв в руки власть, он сможет, наконец, покончить с притеснениями со стороны аристократии, и принялся бы разлагать римские легионы, объясняя легионерам из простого народа, что они проливают кровь не для славы какого-то мифического Рима, а исключительно в интересах гнусной римской аристократии. И чтобы покончить с притеснениями, нужно побрататься с карфагенянскими простыми воинам и обратить оружие для того, чтобы свергнуть Сенат, установить плебейскую диктатуру и распять на крестах всех римских патрициев. То есть стал бы проповедовать и разжигать гражданскую войну - опять-таки не без помощи и участия Карфагена. И все это в итоге закончилось бы тем, что, даже если бы ценой невероятных усилий и крови римскому народу потом удалось бы отстоять независимость Рима от Карфагена, со временем среди народа образовалась бы своя олигархия, которая под коммунистическую демагогию обратила бы весь остальной народ в рабство, и сама стала бы править Римом в интересах Карфагена.

Но республиканский подход - исходящий из понимания природы самого суверенитета и общественной свободы - требовал бы совершенно иного решения этой проблемы - того самого, который и был найден в республиканском Риме. Народ был бы привлечен к государственному управлению и, хотя суверенитет Рима по-прежнему оставался бы у аристократии, народ получил бы невероятно широкие полномочия в деле управления государством - вплоть до того, что его представители, трибуны, могли возглавлять римские легионы. Такое решение не только не противоречило бы природе суверенитета, как "общей вещи", а напротив, исходило бы из самой природы суверенитета. И только поэтому Рим и стал Римом, завоевав весь мир и при этом сохранив широкую общественную свободу, что его политический республиканский строй исходил из самой природы государственного суверенитета. 

Res publica! (7)

Res publicа! (1)
Res publica! (2)
Res publica! (3)
Res publica! (4)
Res publica! (5)
Res publica! (6)

Но отвлечемся на минутку от чистой теории и обратимся к практике и к актуальной русской политике. На мой взгляд, нынешние протесты в России не только носят гражданский характер, но и являются глубоко республиканскими по своей сути - особенно со стороны русских националистов (рекомендую неплохую статью в "Эксперте" по этому поводу). В самом деле, ведь долгое время между властью и "всеми остальными" существовал консенсус, который предполагал, что власть не слишком лезет к народу со своими проблемами, а народ не лезет в дела власти. И до последнего времени всех такое положение дел устраивало. Сам этот коненсус по своей сути, как нетрудно заметить, исходит из чисто либерального понимания свободы и государства, это практически дословное воспроизведение ситуации и отношений между сувереном и народом по Гоббсу. Ну, что ж, коммунистическую утопию в России уже попробовали реализовать, почему бы не устроить чистый либеральный эксперимент по Гоббсу? Вот этот либеральный эксперимент и был проведен во время правления Путина.

Но оказалось, что, во-первыx, в отсутствии власти и невозможности установить какую-то иную, альтернативную власть вместо той, что исходит от правящего класса, немедленно возникает вакуум власти и, как следствие, повсюду царит деградация и произвол, а попытки власти вмешаться в ситуацию тут же порождают произвол со стороны самой этой власти. Во-вторых, ситуация, когда вся власть оказалась узурпирована узким правящим классом, полностью оторвавшимся от всей остальной страны, вызывает, помимо понятного полного произвола власть имущих, еще и распад самой власти и государства. Ну, и в-третьих, стало понятно, что как бы общество и власть ни стремились жить раздельно, ничего из этого не получится, и плохая власть, привыкшая к произволу, все равно будет присутствовать в обществе, вызывая всеобщее негодование и отвращение. "Общая вещь", res publica, государственный суверенитет, как оказалось, не может быть узурпирован узким кругом правящего класса, это вызывает немедленный распад и общества, и государства. И поэтому такая ситуация в какой-то момент стала нетерпимой для общества. И ведь протесты вовсе не требуют просто ограничить какой-то произвол власти в отношении общества (иначе чего бы людей так возмутили фальсификации по выборам этой самой власти, если раньше в рамках установившегося консенсуса никому до власти не было никакого дела и подобные фокусы власти никого не возмущали?), то есть они исходят вовсе не из негативной либеральной свободы. Нет, за этими протестами явно просматривается позитивная, республиканская свобода, которая несет с собой, помимо ограничения произвола власть имущих, еще и стремление восстановить эту самую "общую вещь", res publica, через представление во власти вполне определенных позитивных интересов и целей. 

Более того, я считаю, что только республиканское понимание свободы и подходит для России и русских. Русские не любят и не понимают либеральную свободу. И связано это не с какими-то особенностями русских (русские в этой своей нелюбви к либерализму как раз очень естественны и справедливы), сколько с действительно присущей либеральной свободе ущербности. Либеральная свобода объективно ущербна по своей пророде, так как эта свобода - не полная, в ней присутствует только негативная свобода, свобода-от, а всякая позитивная свобода, свобода-для, для либерала представляется чем-то подозрительным и опасным. Но свобода не может быть половинчатой. Подлинная свобода обязательно включает в себя не только свободу негативную, но и свободу позитивную. И именно такова республиканская свобода, которая не только предполагает ограничение произвола кого бы то ни было и недопущение любых форм рабства и порабощения, но и утверждает свободу позитивную, свободу действовать в своих интересах и быть себе господином.

Более того, именно республиканский тип политического мышления мы находим и в русской истории. И это не только республиканская традиция Новгорода или Пскова, или борьба русской аристократии за ограничение самодержавия (например, в лице Курбского). Само русское самодержавие было глубого республиканским по своей природе, так как оно всегда понималось именно как "общее дело", и русский тип государственности, предполагающий служение этому общему делу - конечно, республиканский по своему происхождению и пониманию. И если у нас республиканские формы и не смогли сложиться ранее в отчетливые политические институты и ясные политические понятия, то скорее по объективным причинам, так как сами возможности соучастия в этом общем деле через представление своих интересов во власти были резко ограничены объективными географическими и климатическими условиями. 


Надо заметить, что республиканство как особый тип политического мышления, отличный как от либерализма, так и от левых или правых тоталитарных политических доктрин, в последнее время находит себе дорогу и в Европе, а в США республиканство всегда было неотъемлимой частью американской политической системы и политической традиции. У нас республиканская традиция (в духе европейского ее понимания) изучается, в частности, в Европейском институте в Санкт-Петербурге.

Для того, чтобы составить общее представление о том, что понимают под республиканской традицией современные европейские "республиканцы", достаточно ознакомиться с одной лекцией. Нетрудно заметить, что европейское республиканство, помимо очень полезных и интересных исследований (изучение республиканской классической традиции от Цицерона до Макиавелли и Токвиля, попытка определить особый тип республиканской социальности), в общем-то, изначально исходит из совершенных ложных посылок и идей. Например, совершенно неясно, зачем республиканскую свободу определять с помощью специальной терминологии как дилемму "свободы и рабства" и отвергать совершенно нормальный и привычный аппарат "негативной и позитивной свободы", с помощью которого можно ясно определить проблему свободы - в том числе ясно определить отличие республиканской свободы от либеральной. Республиканская свобода не носит какой-то принципиально и "метафизически" отличный от либеральной свободы характер, все отличие состоит в том, что либеральная свобода включает в себя только негативную свободу, и именно поэтому она ущербна, а свобода республиканская включает как свободу негативную, так и позитивную.


Точно так же абсолютно ошибочным является противопоставление республиканства национальным государствам. Как ясно из сказанного выше, республиканство - это само свойство государственности и суверенитета, и поэтому республиканство применимо ко всем типам государств и всем формам правления - от демократии до монархии, и от империи до национального государства. И уж совершенно неясно, почему республиканство так тесно связывается с античной мифологией бессмертия и вообще с античным контекстом. Республика - это не феномен культуры, это феномен самой природы государства, и он может с одинаковым успехом проявиться как в античном Риме или Греции, в средневековой Венеции или Новгороде, так и в современных формах государства.   

P.S. Презентация (pdf) основных идей современного европейского республиканства в упомянутой лекции.