Трагедия русской истории (2) Община вместо общества

Итак, основной факт нашей истории состоит в ее монолитности и единообразии: огромное пространство с примерно одинаковым ландшафтом и климатом было в кратчайшие сроки заселено одним народом. (В принципе, такое случалось и раньше, но исключительно с народами кочевыми, а славяне, судя по всему, к 9 веку были уже достаточно зрелым земледельческим народом и, в отличие от кочевников, никуда уходить не собирались).

Конечно, если существует многочисленная общность людей, обладающая значительными ресурсами и связанная единством происхождения, языка и верований, то такая общность представляет собой весьма значительную силу. Русский народ и был такой силой - переодическое движение кочевых народов с востока на запад со времени расселения русского племени на Русской равнине было навсегда остановлено, отныне Запад и Восток были разделены навечно и превратились не только в географические, но и цивилизационно-политические понятия, а между ними навечно встала Русь.

Но сила русского племени стала и главной его слабостью. Невероятное стремление отстоять за собой суглинок Русской равнины от посягательств с Запада и с Востока, которое было подкреплено силой единства русского народа, в то же время порождало неразрешимые конфликты внутри самого русского общества, обрекая его на бесконечную гражданскую войну. В самом деле, если в обществе нет никакого качественного различения и когда каждый русский является конкурентом для другого русского за одни и те же ресурсы, то социальное развитие неизбежно принимает самые упрощенные формы, а развитие экономическое становится возможным только в виде экстенсивного воспроизводтва, часто принимающего вид простой военно-политической экспансии. Но само русское общество с точки зрения социальной организации было невероятно слабым.

Общинный мiр или война?

В русской историографии воспета русская община или "русский мiр", а некоторые левые мыслители даже видели в ней прототип будущего совершенного общества коммунизма, где все объединены одними целями и интересами, и где царит полное равенство. Между тем, общинная организация по своей социальной сути - явление достаточно примитивное и внутренне слабое. Почему? Потому что силу социальной организации придает диффиренциация общественных и экономических функций, когда функция каждого члена общества отличается от всех остальных, что делает носителя этой функции незаменимым для всего общества и когда каждый член общества качественно дополняет других. А на чем строится община? На единообразии всех членов общества, когда каждый ее член не дополняет, а заменяет любого другого члена общества, и следовательно, как таковой не обладает никакой самостоятельной ценостью. "Умер Максим, ну и хуй с ним". На место этого Максима завтра встанет Игнат. Детишек и вдову почившего Максима община, конечно, приютит, но вовсе не из расположения к покойному, а по неписанному закону общины - в надежде, что и твоя семья, случись с тобой что, не пойдет по миру с протянутой рукой.

Единство общины построено только на количественной ее силе, призванной противостоять внешним напастям, в которой соединены общие усилия и труд, и, следовально, структура такой организации не требует ни гибкости, ни постоянных усилий по развитию и совершествовния внутренних связей - ничего. Поэтому русская крестьянская община, замореженная Петром Первым - в тот самый момент, когда она уже полностью себя пережила - просуществовала еще два столетия без каких-либо изменений и вне всякого интереса ко внешнему миру. И будучи организацией по своей природе невероятно слабой, она обрекла русский народ на социальный распад и деградацию.

Но и какой-то особой "богоносности", милосердия и других христианских достоинств, вопреки расхожему мнению, община вовсе не воспитывает и не несет. "Невольник - не богомольник". Русская интеллигенция, которая приписывала общине все эти достоинства, отличалась невероятным слабоумием, не будучи способной отличить божий дар от яичницы. Общинные единство и чувство локтя, справедливость и взаимопомощь вовсе не имели нравственной природы - это были вынужденные механизмы совместного проживания - вынужденные сначала природой, а потом и государством. И в этом слабоумии и чрезмерной идеализации общины(которая была просто пережитком и признаком отсталости) правые общинные монархисты (вроде некоторых славянофилов) были едины с левыми радикалами. Как тут не быть революции?

Но как только общинные порядки стали распадаться (при Столыпине это была целенаправленная политика правительства) от общинной "нравственности" и "богоносности" не осталось и следа - наружу полезло такое безобразие, невежество и ярость, вскормленная столетиями нужды и унижений русского мужика, что Россия тотчас поползла в пропасть. Разрыв круговой поруки привел, с одной стороны, к появления мироедов, готовых живьем съесть своих бывших сообщинников, а с другой - к невероятной ненависти бедноты ко всем, кто сумел вырваться из душного болота общины. Придурковатой интеллигенции оставалась только глазами хлопать - как всегда, ничего не понимая и не желая понять.

Конечно, дикость большевизма самым прямым образом была связана с дикостью еврейской орды, оседлавшей Россию и подчистую вырезавшей русский образованный класс. Но бездна большевизма не явилась к нам только из-за черты оседлости - она нашла благоприятную почву в общинной "Расеи" - это была "Расея", столетиями загнанная в общину и вырвавшаяся из затхлого общинного мира. И когда это произошло - началась обычная для русского общества гражданская война.

Впрочем, и общества в России никогда не было. Народ был, были власть и государство. А общества - нет, не было. Вся Россия была одной огромной общиной, но никак не обществом .